Хамство

[yurik]

http://www.sergeidovlatov.com/books/etoneper.html


Sergei Dovlatov :: Сергей Довлатов >> ЛИТЕРАТУРА >>
"Это непереводимое слово — «хамство»" — оттиск из архива изд-ва "Серебряный век".
Это непереводимое слово — «хамство»

Рассказывают, что писатель Владимир Набоков, годами читая лекции в Корнельском университете юным американским славистам, бился в попытках объяснить им «своими словами» суть непереводимых русских понятий — «интеллигенция», «пошлость», «мещанство» и «хамство». Говорят, с «интеллигенцией», «пошлостью» и «мещанством» он в конце концов справился, а вот растолковать, что означает слово «хамство», так и не смог.

Обращение к синонимам ему не помогло, потому что синонимы — это слова с одинаковым значением, а слова «наглость», «грубость» и «нахальство», которыми пытался воспользоваться Набоков, решительным образом от «хамства» по своему значению отличаются.

Наглость — это в общем-то способ действия, то есть напор без моральных и законных на то оснований, нахальство — это та же наглость плюс отсутствие стыда, что же касается грубости, то это скорее — форма поведения, нечто внешнее, не затрагивающее основ, грубо можно даже в любви объясняться, и вообще действовать с самыми лучшими намерениями, но грубо, грубо по форме — резко, крикливо и претенциозно.

Как легко заметить, грубость, наглость и нахальство, не украшая никого и даже заслуживая всяческого осуждения, при этом все-таки не убивают наповал, не опрокидывают навзничь и не побуждают лишний раз задуматься о безнадежно плачевном состоянии человечества в целом. Грубость, наглость и нахальство травмируют окружающих, но все же оставляют им какой-то шанс, какую-то надежду справиться с этим злом и что-то ему противопоставить.

Помню, еду я в ленинградском трамвае, и напротив меня сидит пожилой человек, и заходит какая-то шпана на остановке, и начинают они этого старика грубо, нагло и нахально задевать, и тот им что-то возражает, и кто-то из этих наглецов говорит: «Тебе, дед, в могилу давно пора!» А старик отвечает: «Боюсь, что ты с твоей наглостью и туда раньше меня успеешь!» Тут раздался общий смех, и хулиганы как-то стушевались. То есть — имела место грубость, наглость, но старик оказался острый на язык и что-то противопоставил этой наглости.

С хамством же все иначе. Хамство тем и отличается от грубости, наглости и нахальства, что оно непобедимо, что с ним невозможно бороться, что перед ним можно только отступить. И вот я долго думал над всем этим и, в отличие от Набокова, сформулировал, что такое хамство, а именно: хамство есть не что иное, как грубость, наглость, нахальство, вместе взятые, но при этом — умноженные на безнаказанность. Именно в безнаказанности все дело, в заведомом ощущении ненаказуемости, неподсудности деяний, в том чувстве полнейшей беспомощности, которое охватывает жертву. Именно безнаказанностью своей хамство и убивает вас наповал, вам нечего ему противопоставить, кроме собственного унижения, потому что хамство — это всегда «сверху вниз», это всегда «от сильного — слабому», потому что хамство — это беспомощность одного и безнаказанность другого, потому что хамство — это неравенство.

Десять лет я живу в Америке, причем не просто в Америке, а в безумном, дивном, ужасающем Нью-Йорке, и все поражаюсь отсутствию хамства. Все, что угодно, может произойти здесь с вами, а хамства все-таки нет. Не скажу, что я соскучился по нему, но все же задумываюсь — почему это так: грубые люди при всем американском национальном, я бы сказал, добродушии попадаются, наглые и нахальные — тоже, особенно, извините, в русских районах, но хамства, вот такого настоящего, самоупоенного, заведомо безнаказанного, — в Нью-Йорке практически нет. Здесь вас могут ограбить, но дверью перед вашей физиономией не хлопнут, а это немаловажно.

И тогда я стал думать, припоминать: при каких обстоятельствах мне хамили дома. Как это получалось, как выходило, что вот иду я по улице — тучный, взрослый и даже временами в свою очередь нахальный мужчина, во всяком случае явно не из робких, бывший, между прочим, военнослужащий охраны в лагерях особого режима, закончивший службу в Советской Армии с чем-то вроде медали — «За отвагу, проявленную в конвойных войсках», — и вот иду я по мирной и родной своей улице Рубинштейна в Ленинграде, захожу в гастроном, дожидаюсь своей очереди, и тут со мной происходит что-то странное: я начинаю как-то жалобно закатывать глаза, изгибать широкую поясницу, делать какие-то роющие движения правой ногой, и в голосе моем появляется что-то родственное фальцету малолетнего попрошайки из кинофильма «Путевка в жизнь». Я говорю продавщице, женщине лет шестидесяти: «Девушка, миленькая, будьте добречки, свесьте мне маслица граммчиков сто и колбаски такой, знаете, нежирненькой, граммчиков двести...» И я произношу эти уменьшительные суффиксы, изо всех сил стараясь понравиться этой тетке, которая, между прочим, только что прикрепила к своему бидону записку для своей сменщицы, что-то вроде: «Зина, сметану не разбавляй, я уже разбавила...», и вот я изгибаюсь перед ней в ожидании хамства, потому что у нее есть колбаса, а у меня еще нет, потому что меня — много, а ее — одна, потому что я, в общем-то, с известными оговорками, — интеллигент, а она торгует разбавленной сметаной...

И так же угодливо я всю жизнь разговаривал с официантами, швейцарами, водителями такси, канцелярскими служащими, инспекторами домоуправления — со всеми, кого мы называем «сферой обслуживания». Среди них попадались, конечно, милые и вежливые люди, но на всякий случай изначально я мобилизовывал все уменьшительные суффиксы, потому что эти люди могли сделать мне что-то большое, хорошее, важное, вроде двухсот граммов колбасы, а могли — наоборот — не сделать, и это было бы совершенно естественно, нормально и безнаказанно.

И вот так я прожил 36 лет, и переехал в Америку, и одиннадцатый год живу в Нью-Йорке, и сфера обслуживания здесь — не то пажеский корпус, не то институт благородных девиц, и все вам улыбаются настолько, что первые два года в Америке один мой знакомый писатель из Ленинграда то и дело попадал в неловкое положение, ему казалось, что все продавщицы в него с первого взгляда влюбляются и хотят с ним уединиться, но потом он к этому привык.

И все было бы замечательно, если бы какие-то виды обслуживания — почта, например, или часть общественного транспорта — не находились и здесь в руках государства, что приближает их по типу к социалистическим предприятиям, и хотя до настоящего хамства здешняя почта еще не дошла, но именно здесь я видел молодую женщину за конторкой, с наушниками и с магнитофоном на поясе, которая, глядя на вас, как на целлофановый мешок, слушала одновременно рок-песенки и даже как-то слегка агонизировала в такт. С тех пор я чаще всего пользуюсь услугами частной почтовой компании «Юпиэс», и здесь мне девушки улыбаются так, что поневоле ждешь — вот она назначит тебе в конце разговора свидание, но даже после того, как этого, увы, не происходит, ты все равно оказываешься на улице более или менее довольный собой.

[plotnik]

Отличный материал, Юра, спасибо.
Будет тема для сегодняшней планёрки с коллективом.

[Tomcat]

Хорошая статья. Тоже за границей удивился отношению людей.

[Glomerus]

Стандартная эмигрантская проза - возникло впечатление, что автор ностальгирует по хамству на родине. Моё мнение - пусть лучше в лицо нахамят, чем, широко улыбаясь, позвонят в полицию, как только ты отвернёшься. Всё ИМХО.

[Tomcat]

Если ты ничего не сделал из-за чего следовало туда позвонить, то никто и не позвонит.

[sergey]

Я когда впервые с россиянами( в смысле государства) общался, у меня было впечатление что мне хамят, ан нет, это у них такая манера разговаривать, потом привык, за бугром кстати ещё вежливей чем у нас разговаривают, так что, мы не самая вежливая нация и хамства у нас порой аж через край .

[Glomerus]

Если ты ничего не сделал из-за чего следовало туда позвонить, то никто и не позвонит.

Ты уверен? А по существу - хорошо там, где нас нет.

[yurik]

Стандартная эмигрантская проза - возникло впечатление, что автор ностальгирует по хамству на родине. Моё мнение - пусть лучше в лицо нахамят, чем, широко улыбаясь, позвонят в полицию, как только ты отвернёшься. Всё ИМХО.

В полицию имеет смысл звонить только если что-то более-менее серьёзное произошло, иначе высока вероятность, что это ничем не закончится.
Как пример - у нас в доме во дворе мой малый крутил большой зонт, который над столом был установлен. Менеджер ему нахамила (типа, "засунь себе руку в .... и там покрути"),
я вышел, подошёл к ней с малым, высказал всё что я думаю о ней в пределах дозволенного для детских ушей, потом позвонил в полицию, рассказываю ситуацию (это, между прочим, считается public humiliation тут), на что получаю встречный вопрос "что вы хотите чтобы мы сделали?". Долго с ними не общался, потому что понял, что толку не будет. Пошёл в инет читать, вычитал, что максимум что ты можешь сделать - это пригласить кого-то из гор. управления для совместной беседы с обидчиком, только если обидчик не будет против этого сам. Дело закрыто. Ну это конкретный пример в конкретном месте, возможно просто полиция тут расслабилась или ещё что. Не факт, что в другом районе всё было бы по-другому и патруль может бы подъехал и сделали бы предупреждение или ещё что-то.
А если происходит что-то серьёзное, то я как раз за то, чтобы вовремя оповестили соответствующие органы вместо того, чтобы хамили в ответ.
Тут даже в школах не принято в ответ давать сдачи, хотя мы учим так как нас учили :)) Но в чём-то я согласен. С одной стороны, конфликт исчерпан, все разошлись и обидчик получает по заслугам, конфликт не перерастает в драку с травмами - это как бы хорошо. С другой стороны, ребёнок, которого обидели, получил психологическую травму, которую он теперь носит в себе, а не дал обидчику в нос и забыл.. Две стороны медали и сложно решить, что лучше.

[yurik]

Если ты ничего не сделал из-за чего следовало туда позвонить, то никто и не позвонит.

+1
именно!

[plotnik]

я бы предложил провернуть зонтик в заднице, тем более это сказано было ребёнку, а там как карта ляжет и нафига полиция?! ))